«Рудобельская республика»

— Тут только свои, все большевики — командиры и члены ревкома. Так что можешь не опасаться. Рассказывай, что там на хуторах. А навоеваться еще успеешь.

Мозалевский плотнее прикрыл дверь, прикинул, с чего лучше начать.

— Считай, вся застенковая шляхта — бандюги. Хорошо еще, что шайка Казика Ермолицкого не стукнула вам по затылку. Видать, сюда сунуться еще не отважились, а в Лясковичах разогнали ревком, председателя Аникея Ходку расстреляли возле волости. Счастье, что женка с детьми сховалась. Так они, гады, хату спалили.

Все понуро слушали невеселые вести партизанского разведчика. Он долго жил в кулацких застенках. Переходил из хутора на хутор, шил сапоги, подбивал подметки, спал в закутках за печью, молча хлебал затирку на своем верстаке. Что б ни говорили, он прикидывался глухим.

«Что? А? — переспрашивал. — Говорите громче, ничего не слышу». И ему кричали в самое ухо. Тогда он кивал головою, улыбался, словно от радости, что услышал, снова сжимал губами березовые шпильки и железные гвоздики и молчал. Шляхтянки подтрунивали над ним. Скажет которая: «Иван, иди есть», а он и ухом не поведет, стучит себе молотком, натирает варом дратву. «Вот глухая тетеря», — потешались хозяева.

А Иван ловил каждое слово, каждый звук, прислушивался и присматривался, что творилось на дворе, в сенях, амбаре. Ночью храпел и бормотал «во сне», но слышал, о чем шепчутся хозяева на своей половине, по тихому стуку в окно узнавал ночных гостей.

Они приезжали за овсом, забирали обрезы, топали и разговаривали в сенях, пили самогонку. Хозяин, кивая на запечек, успокаивал их: «Не бойтесь. Глухой как пень. Вот закончит сапоги — и с богом».

Около недели обшивал Иван Андрея Ермолицкого. И не сам набивался — люди порекомендовали хозяину хорошего сапожника, что славно шьет и дешево берет. Наказал Андрей, чтобы прислали его к нему на хутор. Иван и пришел.

Дома были только старики. Анэта все охала и посматривала в окно, не идет ли дочка, крестилась и шмыгала носом. Андрей больше молчал, целыми днями ковырялся в хлеву и амбаре, куда-то исчезал и появлялся только ночью.

98