«Рудобельская республика»

что бы то ни стало пробраться в Бобруйск, отыскать Платона Федоровича.

Соловей вспомнил про чайную, раков и про три стакана чаю без сахарина. Посоветовался с Прокопом Молоковичем и Максимом Левковым.

— Надо ехать, — поддержал Максим, — без подмоги нам не выстоять.

Ехать решил сам Соловей с Анупреем Драпезой.

Дороги размыла ранняя весна. В лощине лужи мутной воды. Ночи стеклили их тонким ледком, под ногами похрустывал наст и чмякала прошлогодняя листва. До Ратмирович Александр с Анупреем добрались пешком. На Соловье была длинная, подпоясанная веревкой свитка, старая отцовская шапка, на ногах — морщаки с суконными портянками, а в руках кнут: если кто остановит, ответ был готов: «Не встречали ли буланого коня с лысиной?» Анупрей же должен был говорить, что едет в больницу к отцу. У него и торбочка была за плечами, вроде бы с передачей для больного.

На станцию пришли ночью и сразу же затерялись среди пассажиров, что спали на лавках и на полу. Тут уже не страшно: никаких документов ни у кого не было, а если кто и поинтересуется, можно говорить все, что взбредет в голову. На станции хлопцы впервые увидели новых оккупантов. Освещенный тусклым, закопченным станционным фонарем, по мокрому настилу перрона ходил взад-вперед старый долговязый немец. Усы подкручены, как у кайзера Вильгельма, на голове каска с двумя козырьками и острым шишаком на макушке, спереди — большой распластанный орел. Короткая мышиного цвета шинель топорщится на спине, гулко стучат подбитые толстыми гвоздями подошвы. Немец смахивал на огромного грача, который прилетел на чужое поле и ковыляет в одиночестве.

Заморосил мелкий весенний дождь, поползли по стеклам длинные, кривые струи. Дождь прогнал с перрона и старого немца. Видно, спрятался где-то.

Соловей сидел с прикрытыми глазами и не пропускал ни единого движения, ни единого слова. Слух и зрение были настороже, а в голове, будто в туго заведенных часах, бешено стучали, обгоняя друг друга, мысли. Он думал

105