- Да, вишь, разное тут в наших местах сотворяется, - она как-то странно и вместе с тем внимательно посмотрела на меня, - вон через дом по нашей дороге окна заколочены. Там, понятна дела, покойная Герасимовна жила. Ходкая по жизни была. Все куды-то бегала. К примеру, до Горюнихи по дороге верст пятнадцать будет, а ежели через лес напрямки, так и все семь. У нее в Горюнихе сестра жила. Хворая была сестра. Так уж Герасимовна по лету босая сколько раз туды-сюды бегала - не сосчитать. Дорогу и без глаз найдет. А тут пошла да заплутала. Двое суток плутала.

Помирать собралась, да, помолившись, с Божьей помощью-то и вышла на деревню. Да деревня уж больно на наши-то не похожая. Все что прямо-таки скит какой старообрядческай. Но не он, нет. Дороги нетути, один лес да тропки. И те-то сразу не углядишь. Ну Герасимовна-то наша, понятна дела, на радостях прямиком, значит, сразу к люду. А те по-нашему и ни гу-гу. Ни в какую. Все чего-то там по-своему лопочут. Один-то всего и сыскался. И то, покойная рассказывала, как басурман слова коверкал. Он вот ей дорогу-то по солнцу и указал. Три дня по солнцу шла и аккурат сюда и вышла. Во как, мил человек.

- Это что ж за деревня такая? - Приняв на веру услышанное, я даже привстал с некрашеной лет двадцать, а то больше батурихинской лавочки.

- Да тут дюже башковитаи из вашей Москвы уже приезжали и сказывали, что, когда царь Петр к Ленинграду-то шел, так много чухонцев сюда и повыгонял. Ну, видать, осели, коли выжили. А деревню-то, сколько апосля башковитаи не лазали, так и не нашли, - при этом старушка почему-то довольно рассмеялась, - никаки ихни аппаратуры ничаво не показали.

- И много у вас тут таких чудес? - Мне все больше и больше становилось холодно, хотя солнце жарило во всю. Я снова присел на лавочку рядом со старушкой.

- Ой, много, мил человек. Не сосчитать. Вдруг среди ночи в лесу что-то щелкнет да вспыхнет, а пожару нетути. Седня по тропке идешь, вроде все так, а на завтрева - ямища агромадная. Во как. А вон меня года три назад лесовик цельный день по нашей же опушке водил кругами здоровенными, и все в одно место утыкалась. Пока сама на колени не пала да Богу не начала молиться. Вразумил Создатель, вышла. Здесь ведь что в Гражданскую, что потом голопузые уж больно свирепствовали. Церкви-то все поснесли.

Без храмов землю оставили. А с Богом оно все по дуле краше. Сам никак понимаешь. Где Его нетути, там ют нечисть из щелей-то и лезет. Во как, мил человек.

Старушка замолчала. Будто окаменевший, молчал и я, сидючи рядом на пропитанной солнцем и дождем скамейке, но мне все меньше и меньше нравилась идея прогуляться со вдовой по батурихинскому лесу, где люди плутают почему-то даже в трезвом состоянии.

- Ладно, мил человек, ты не горюй, - по-доброму улыбаясь беззубым ртом, посмотрела на меня старушка своими маленькими слезящимися глазами, - вон гляжу, совсем тебя до смерти запужала. Ты, мил человек, не думай, это же не каждый день такое. Бывает так, что и по-другому все мирно. Аж скука лютая берет. Во как.