Эпизод шестой «Нечаянная радость»

Вот уж не предполагал, что и мне придется вспомнить о величайшем реформаторе сцены - незабвенном Константине Сергеевиче Станиславском с его знаменитым сакраментальным «не верю». И что только сейчас я наконец-таки удосужусь постичь, что называется, истинную философскую глубину данного изречения.

Если сказать вам правду, то ровно на вторые сутки нашего бредового путешествия я расстался с последними проблесками истлевшей, словно угольки в печи, покинувшей меня и канувшей в небытие надежды и уже окончательно смирился с катастрофичностью своего положения. Мечтать, как известно, не вредно. Но мое замкнувшееся от отчаяния воображение не могло допустить даже ничтожно-застенчивой мысли, что этот треклятый лес когда-нибудь да кончится и перед нашими радостными, очарованными взорами предстанет в своей неповторимой красоте богатое разноцветьем бескрайнее русское поле. И я, как подорванный рекордсмен, с безумными от счастья глазами навыкате буду наматывать стометровки вдоль живописной опушки, совсем не чувствуя усталости. Впрочем, нет, иногда останавливаться и, запрокинув свою трое суток немытую голову к синему безоблачному небу, буду протяжно выть на солнце во всю мощь данной мне Богом глотки: «Не ве-е-е-рю!». «Не ве-е-е-рю!» - будто раскатами разнесется по диким бескрайним просторам русского поля. «Не ве-е-е-рю!» - зычно зазвенит на макушках деревьев, когда я, сидя на пне, зачем-то с силой стану дубасить себя ладонями по не чувствующим боли коленкам, словно какой-нибудь дрессированный заяц из уголка Дурова или поймавший экстаз юный пионер-барабанщик.

Опять же, если вспомнить, в начале данного повествования я оставил за собой некоторое право выбора: либо, подобно Скрипченко на трибуне перед депутатами, мужественно выстоять, либо запеть. Я выбрал второе и громко запел. Запел, и крупные слезы ручьями полились из глаз моих, потому что в эту минуту пел вовсе не я. Это пела моя исстрадавшаяся душа: