Между Сталиным, витийствующим о Ленине, о социализме, о том, что человека надо растить столь любовно, как заботливый садовник растит дерево, и Сталиным, попирающим Ленина, социализм, вырубающим эти самые деревья, нет психологического конфликта, нет разногласия. Первое необходимо для прикрытия второго. Первое предназначено на экспорт, для рекламы, для народа, второе - для обеспечения единоличной власти. А нравственность?.. Нравственность должна "соответствовать… ЕГО задачам". Морально и нравственно только "то, что делает ОН".

Между Сталиным, благословляющим выпуск фильмов о Чапаеве, Щорсе, Пархоменко, и Сталиным, уничтожающим ленинскую гвардию героев Октября, тоже нет внутреннего разлада. "Отдельные имена… надо сохранить" ради воспитания на примерах; история же в целом должна быть отредактирована и упорядочена. Она призвана свидетельствовать, что ошибались, допускали промахи, терпели поражения другие, а спасал и побеждал только он. Сначала вместе с Лениным, потом - без него.

Теория обостряющейся по мере социалистического строительства классовой борьбы ограждала его от любой критики. За перегибами в коллективизации - происки врагов, за экономическими неурядицами - саботаж и диверсии. Он был прав всегда и во всем, а виноваты всегда и во всем шпионы и вредители.

Эта дымовая завеса фальсификаций как бы сгущается над героями "Тридцать пятого…" и обволакивает их. Сталин насаждал систему не только страха, но и обмана, подлога, искаженных ценностей. Систему, при которой слова утрачивали прямой смысл, становились ширмой, декорацией, а то и западней, при которой решающее значение имело не то, что на виду, а то, что за кулисами.

Новая Конституция гордо провозглашала самые широкие демократические свободы, но официальные гарантии были сами по себе, а репрессии шли своим чередом.

Радио, газеты, журналы воспевали трудовой героизм, но победными фанфарами заглушались стенания миллионов узников.

Марк Рязанов еще получал награды за производственные рекорды, но он уже был включен в черный список злокозненных технократов.

35