Сел на скамейку, обвел веранду тяжелым взглядом:

- Ну, чего сейчас пишете?

- Печатаю в «Юности» повесть «Неизвестный солдат».

Он махнул рукой:

- Это ладно… С романом что делаете?

- Заканчиваю описание ссылки.

Он пошарил глазами по столу:

- Рюмка найдется?

- Конечно. Но вы уже приняли, Александр Трифонович.

- Я свою норму знаю. Покажите, где руки можно помыть.

Из ванной вышел с чистым лицом, смыл яичный желток.

Выпили мы по рюмке, больше он пить не стал.

Сидел, молчал, потом заговорил:

- Я знаю, вы на меня обижены за то, что я беллетристом вас назвал.

- Что вы, я уже забыл об этом.

- Обиделись, - он мелко закивал головой, - обиделись, я видел. А почему я так сказал? Я совсем другое имел в виду. Та ваша вещь…

- «Лето в Сосняках».

- Вот именно. Замах там был, а удара не получилось. Почему? Уже мы Солженицына напечатали. После «Ивана Денисовича» писать по-прежнему было нельзя. То есть писать все можно, не всем же быть Солженицыными. Но по той вещи я почувствовал, что вы больше знаете, но не выговариваете. Солженицын рубанул с маху, там простой русский мужик в лагере вкалывает, а у вас девушка по московским тротуарам разгуливает. Вот это я хотел, чтобы вы убрали.

22