Анатолий Рыбаков «Тяжелый песок»
И мать ответила:
- Ей не в чем признаваться. Никто ее не посылал, и она никого не собиралась убивать. Он сам хотел ее убить. Она защищала себя.
И тогда, по знаку Штальбе, палач вбил первый гвоздь в руку Дины. Дина потеряла сознание, и Штальбе приказал облить ее водой.
Ее облили водой, она пришла в себя, и Штальбе сказал:
- Будешь говорить?
Дина молчала.
- Может быть, споешь что-нибудь?
Дина молчала.
Он ударил ее хлыстом.
- Может быть, все-таки споешь?
И Дина запела… Нет, не запела… Из ее груди вырвался хрип, из горла пошла кровь - ей отбили легкие, она захлебнулась, опять что-то прохрипела, еще раз, все тише и тише… Не могу сказать вам точно, что она пыталась спеть. Может быть, еврейскую песню, может, украинскую или русскую, а может, "Интернационал", гимн нашей юности, наших надежд…
И она продолжала бормотать, бессвязно, неслышно, даже в этой мертвой тишине. Палач вбил гвоздь в правую руку, потом в левую, а она что-то бормотала, пока не смолкла, не затихла, и висела, распятая на кресте. Все стояли на своих местах, все смотрели на нее, и моя мать смотрела на нее, на свою дочь, распятую на кресте, и маленькая Оля смотрела и маленький Игорь…
Я думаю, это была та минута, когда мальчики и девочки, уже обученные владеть оружием, подняли бы его, чтобы отомстить за Дину и, если надо, погибнуть рядом с ней. Но такого приказа у них не было, а они были уже бойцы и без приказа действовать не могли.
Мертвая Дина висела на кресте три дня.
После этого председателем юденрата был назначен Хоня Брук, бывший заместитель Иосифа. Хоня Брук подписывал все, что требовала от него моя мать, боялся ее, а возможно, и сочувствовал. Десять человек, списанных Хоней как умершие, ушли в лес, уходили по двое, по трое, провожал их маленький Игорь, знавший дорогу.
Так погибла наша Дина. Вечная память ее мужеству и отваге! Вечное проклятие палачам!