- Ведь она одной с тобой породы - деликатная. Но в ней это вызывает у меня нежность, благоговение, извини за такие высокие слова. Ты мужчина и должен быть в этом мире бульдогом с мертвой хваткой. А она женщина, она бульдогом быть не может. Вот Ульяна твоя…

- Возьми ее себе.

- Неважно чья. Ульяна - бульдог. А Лена - женщина, я ее защищать хочу, оберегать от этого хамского мира. Я когда услышал, что она шпалы таскает, хотел пойти туда и перебить всех этих директоров и прорабов - сами, сволочи, таскайте, вот какое состояние у меня было. Одного не могу себе простить: почему две недели назад, как только получил письмо из Москвы, сразу не увез ее. Оробел, дорогуша. Такая женщина! Как подойти? Как сказать? Как предложить? А узнал про Каневского, сразу решил - надо выручать, спасти во что бы то ни стало. Любит не любит, не имеет значения, главное - увезти отсюда… А теперь, слышал? «Вы мне близкий человек». А?! «С вами я была бы счастлива». Как, дорогуша?! Тебе кто-нибудь говорил такие слова? Мне нет, никогда!

- Лена замечательная, - сказал Саша, - я много лет ее знаю. Я рад за тебя и рад за нее. А теперь давай спать ложиться. Привыкли с тобой дрыхнуть до полудня, а завтра рано вставать…

В девять часов они были готовы, но Лена запаздывала. Глеб подходил к окну, смотрел, не идет ли, метался по комнате.

- Что-нибудь задержало, - успокаивал его Саша, - сейчас придет.

Время подошло к десяти, потом к одиннадцати… Поезд через час…

- Может быть, она прямо на вокзал поехала? - предположил Глеб.

- Такой глупости она не сделает, скорее всего, отменили выходной.

В двенадцать часов они поехали к Лене.

На завалинке, опираясь на палку, сидела та старуха, что разговаривала с ними в прошлый раз. Увидев Сашу и Глеба, тихо сказала:

- Идите, идите, ребята, нету Лены.

- Когда ее забрали?

- Вчера, идите, идите.

Они не двигались с места.

Старуха поманила Глеба пальцем.

- Сынок, а какой она нации?

- Русская она.

- А веры-то какой? Православной или еще какой?

- Православной.

- Дай ей Бог, - прошептала старуха.