У Валентина Борисовича напрочь отсутствовал комплекс публичности – для профессионального журналиста качество довольно редкое. Он предпочитал всегда находиться в тени, ничуть не переживая по поводу обидных эпитетов, которыми награждали его вчерашние коллеги-борзописцы; собака лает – караван идет. То, что Березовский отвлекает общественное внимание, принимая основной удар на себя, Юмашеву было только на руку; за его сутулой спиной он спокойно мог обделывать свои дела; тишина и безвестность – главные слагаемые подковерной политики.

В президентском окружении Юмашев занимал совершенно особое, уникальное место; Ельцин относился к нему, как к родному сыну, советуясь по любым, даже самым деликатным вопросам. Общая тайна, спрятанная за дверьми президентского сейфа и английского банка, не просто объединяла этих людей, а превращала в сообщников, подельников.

Если внимательно проштудировать последнюю книгу ельцинских мемуаров, становится отчетливо видно, сколь серьезным влиянием пользовался тогда «летописец». Практически все важнейшие внутриполитические события – так, по крайней мере, утверждается в «Президентском марафоне» – происходили, как минимум, при активнейшем его участии; как максимум – под его влиянием. (На ум сразу же приходят другие воспоминания – маршала Жукова, – который очень сожалел, что не сумел в свое время встретиться и узнать мнение полковника Брежнева по одной из планируемых войсковых операций.)

Я специально подсчитал, сколько раз имя Юмашева звучит на страницах «Президентского марафона»; ровно 78 упоминаний – больше даже, чем Наина Иосифовна. И это явно неспроста.

«Талантливый журналист, аналитик замечательный», как величает его первый президент, оказался едва ли не самым успешным царедворцем из всех, кто переступал порог Кремля в конце второго тысячелетия. (Отчасти секрет успеха Абрамовича – это повторение юмашевского опыта.)

423