Вячеслав Бондаренко «Ликвидация»

Даже в темноте видно было, как она улыбнулась.

- А я уж думала… Здравствуйте. Хотите чаю?

Он не нашелся что сказать, а она уже прошла в кухню, поставила на примус чайник. Зажгла свечу. По кухне заметались тени, похожие на летучих мышей, и, может быть, оттого Гоцману показалось, что хозяйка очень красива. А потом понял - да не показалось ему вовсе. Она действительно была очень хороша: тонкое, благородное лицо напомнило ему о том, что было, а теперь уже не вернется. Потому что совсем другие времена.

Была ли она похожа на Мирру?.. Нет, совсем нет. Мирра была стопроцентной одесситкой, хохотушкой, пловчихой, любительницей потолкаться на Привозе, послушать сплетни, посвариться с соседями по двору, с той же тетей Песей… Давид заставлял себя ничего не вспоминать, потому что, как только позволял мыслям свернуть в эту сторону, у него начинало сухо, смертно сжиматься сердце. И даже дыхание по системе, присоветованной Арсениным, не отгоняло эту смертную жуть. А тут вдруг вспомнил - но не потому, что незнакомая, едва видимая в полутьме кухни Нора показалась похожей на Мирру, - просто так же стоял он столбом в далеком тридцатом году, увидев впервые свою будущую жену. И сейчас тоже так стоял, мешая хозяйке управиться с чайными чашками. Он попробовал усмехнуться: вот, женщины разные, а реакция - одинаковая… Но усмешки не получилось.

С трудом отвел от нее глаза, собрался с мыслями. Поискал глазами табурет, не нашел и уселся на ящик. Замялся в поисках слова. Нора, видно привыкшая к реакции мужчин на ее внешность, смущенно улыбнулась, присела напротив. У нее была странная, ускользающая улыбка, словно она знала что-то, чего не знает собеседник, и стеснялась этого знания.

- И часто Фима так поздно не бывает? - хмуро спросил Гоцман, стараясь глядеть на гудящий примус. Очень хороший был примус, хотя и старый, шведский, марки «Свеа». Давид вспомнил, что его мать все мечтала купить такой. Но купили в конце концов другую керосинку, подешевле, немецкую - «Гретц».