Вячеслав Бондаренко «Ликвидация»

Он упруго, резко вскочил с постели и принялся делать гимнастику посреди комнаты. Мышцы наливались бодростью, руки и ноги становились упругими, гибкими, вновь готовыми выполнить любой приказ хозяина. Давид подышал минут десять по системе Арсенина, снова подумал о том, что надо бы завернуть на Привоз за курагой и все ж таки начать пить противное с детства молоко. Потом согрел воды в чайнике, побрился, провел по щекам ладонью, смоченной тройным одеколоном, и заварил себе остатки чая, найденные на полке в шкафу. На завтрак у него был большой, слегка зачерствевший кусок пайкового хлеба с желтым сахарным песком. Да еще осталось полпачки «Герцеговины Флор», подарок Кречетова. Еще очень кстати зашла поздороваться тетя Песя - одолжить иглу для примуса: пока ей Эммик дойдет до мастерской Царева, пройдет полжизни, - и заодно поделилась удачно добытой копченой скумбрией. Сдирая полосатую шкурку с копчушки и прихлебывая чай, Давид чувствовал, что день начинается удачно. И даже завывания забредшего во двор старьевщика - «Стары вешшшы покупа-а-а-е-е-ем, стары вешшы покупа-а-а-а-е-е-ем…» - этим утром его не раздражали.

По лестнице, ведущей на галерею, заскрипели медленные шаги почтальона. В открытое окно Гоцман увидел, как тот подслеповато вглядывается в выведенный на конверте адрес, потом направляется к его двери.

- Здрасте, Дмитрий Михайлович, - поприветствовал его Давид. - Хотите сказать, шо вы до меня? Письмо, конечно, из Парижа? А може, из этого… из Перу?

- И вам доброго утра, Давид Маркович… Расписывайтесь.- Почтальон протянул замусоленный чернильный карандаш. Гоцман послюнил его, черкнул внизу серого листка закорючку. - Когда уже всех переловите-то?

- Переловим, переловим… - Гоцман мельком взглянул на большой конверт, испещренный штемпелями. - А шо, сильно мешают жить?